А.А.Тахо-Годи. Греческая мифология

К сожалению, мне удалось найти лишь отдельные главы этой замечательной во всех отношениях книги, и, не самые интересные, на мой взгляд, главы.

ПОЧЕМУ МИФ НАЗЫВАЮТ МИФОМ

Что такое мифология вообще и греческая мифология в частности – вопрос отнюдь не праздный и не такой самоочевидный, как кажется на первый взгляд. На эту тему написаны горы книг, существует множество теорий, объясняющих и в целом и в деталях разные аспекты происхождения, сущности, развития, значения, влияния, интерпретации мифологии; издаются специальные энциклопедии и мифологические словари на всех языках, ученые собрания мифологических текстов и популярные сборники. Но от этого изобилия сведений не становится легче. И читатель, даже самый искушенный и образованный, зачастую не сомневается в том, что миф и легенда – это одно и то же, что миф ничем не отличается от сказки, что мифология есть не что иное, как религия или фольклор. А уж почему закрепилась с глубокой древности традиция обозначать словом «миф» нечто связанное с богами и героями античности, этого и подавно читатель не знает. Вопросы встают один за другим.
Но мы, оставив в стороне всю концептуальную пестроту теории мира (это предмет особой, в данном случае не нашей задачи), спросим себя, а что же действительно означает слово «миф» и почему с древних времен, учитывая определенные цели, укрепилось именно оно. «Миф» по-гречески означает не что иное, как «слово». Поэтому и древнегреческие мифы можно назвать «словом» о богах и героях. Но дело в том, что древние греки были очень чуткими к тончайшим оттенкам языка и представление о слове выражалось в их лексике особенным образом.

Греки различали «слово» как «миф», «слово» как «эпос» и «слово» как «логос».

Миф, эпос и логос имели свои сферы употребления, хотя границы эти, некогда довольно четкие, с течением времени стали не столь очевидными и доступны объяснению только при специальном анализе. Кроме того, надо иметь в виду, что каждое из этих трех слов имело множество оттенков значения (в слове «эпос» их около шестидесяти), среди которых намечался ведущий, основной, тот, который отграничивал данное слово от другого и создавал его неповторимость.

Изучение первичного, устойчивого смысла этих слов с учетом их этимологии приводит к следующим выводам. «Миф», оказывается, выражает обобщенно-смысловую наполненность слова в его целостности. «Эпос» указывает на звуковую оформленность слова, на сам процесс произнесения (ср., например, в дальнейшем «эпос» - жанр героической песни, «слово» о подвигах, как гомеровские поэмы или древнерусское «Слово о полку Игореве».

Что же касается «логоса», то он предполагал первичную выделенность и дифференциацию элементов, переходящую затем в некую их собранность. Судя по всему, «логос» связан с развитием аналитического мышления и широко употребляется в греческой классике, не находя себе места в архаические времена, где господствовал «миф», выражая первичную нерасчлененность и обобщенную целостность жизненных представлений. У Гомера, например, «логос» совсем не встречается, если не считать только трех случаев, но зато у философов-стоиков IV-III вв. до н.э., разрабатывавших учение о слове, в равной мере не употребляется «миф», повсеместно уступая место «логосу».

Итак, выясняется, что древняя традиция совсем не случайно именовала «мифом» слово о богах и героях, закрепив за песнями об их подвигах наименование «эпоса» и предоставив «логосу» сферу философии, науки и рассуждающей мысли вообще.

НЕОБХОДИМЫЕ ОГРАНИЧЕНИЯ И РАЗЪЯСНЕНИЯ

Здесь, на этой древней ступени родового общества, в процессе мифологизирования действительности обобщенное понятие становится отдельным существом, то есть, собственно говоря, не чем иным, как божеством. Невозможно не сослаться здесь на В.И. Ленина, который писал, что «идеализм первобытный: общее (понятие, идея) есть отдельное существо», признавая «возможность превращения (и притом незаметного, несознаваемого человеком превращения) абстрактного понятия, идеи в фантазию (in litzter Instanz = бога)».

Античный миф, как видим, основан на непосредственно-чувственном восприятии мира и обобщении этого восприятия в целостное единство, расцвеченное вымыслом. Древняя мифология – предмет неоспоримой реальности и веры в ее непреложность. Она возникает и развивается еще до религии, которая нуждается в теоретических обоснованиях, догмах и в системе почитания божества со всеми ее обязательными ритуалами, законами, требованиями и запретами, то есть культом. Для живой мифологии культ вторичен, а первична реальность космического бытия, переживаемого как стихийно-материалистическая проекция вовне родовой жизни первобытного коллектива.

Античный миф нельзя называть сказкой, потому что сказка – это уже продукт народного творчества, она вполне сознательно придумывается, с заранее намеченной целью и идеей, причем и рассказчик и слушатель прекрасно понимают сказочную выдумку и верят ей условно, в рамках своеобразной игры.

Миф ничего заранее не придумывает и вполне реален, как сама жизнь, естественно творящая этот миф.

Чудеса, населяющие миф, превосходят всякую чудесность сказки и впоследствии снабжают ее материалом чудесности. Но эти чудеса не условны, они рождены самой первобытной жизнью с ее наивной верой в обязательность и повседневность чуда. Миф – это и не легенда, предание, хотя последние в основе своей могут иметь элементы некогда пережитой мифологии. Легенды и предания складываются с учетом обстоятельств исторической и социально-политической жизни, являясь сознательным подкреплением тех или иных идей, фактов или тенденций, требующих своего оправдания, подтверждения или опровержения и упразднения, обязательно опорой на высшие и потому неоспоримо авторитетные силы. Миф не знает такой преднамеренности и не складывается ни a priori, ни post factum, а рождается стихией самой первобытной жизни, обоснованной через самое же себя.

Все вышесказанное отграничивает миф и от фольклора, хотя в более позднее время мифологическая образность поставляет материал и для устного народного творчества в любой его форме (песни, сказки, предания, поучения, басни, загадки и т.д.).

Мифология не есть ни продукт просто незрелого и примитивного мышления, ни результат сознательного и целенаправленного творчества древнего человека. Она понятна только исходя из специфики родовых отношений первобытного коллектива, будучи одной из форм освоения мира этой первобытной общиной. И самое примечательное, что единство мифа и мышления в эти древние времена отнюдь не исключает их принципиального различия.

Миф только и возможен при обобщающей деятельности мысли, а значит, и слова первобытного человека, но, появившись на свет, миф призван одушевить весь мир, создавая целое, единое, целостное, живое тело космической общины. А если это так, то животворящее слово-миф в представлении древних исполнено таинственной, всемогущей, так называемой магической силы, и законы ее начинают господствовать в жизни мифа, поддерживаясь смутными человеческими ощущениями и аффектами. Но, как и должно быть, мышление в противовес мифу пытается вывести жизнь на пути объяснения ее закономерностей, стремится и ее и человеческую практику осознать вне всякой магии, направить ее разумно и целесообразно.

Вот почему, как это ни парадоксально, миф не существует без функций мышления, но само же мышление призвано этот миф признать несостоятельным и избавиться от него. Отсюда – извечное слияние и извечная борьба мифа и мышления в течение тысячелетий, отсюда же – задача науки изучить развитие человеческого мышления, идущего сначала по путям мифологического освоения жизни, а в дальнейшем вступающего в противоречие с мифом, отрицающего миф и развивающегося в борьбе за самостоятельность.

КРАТКАЯ ПЕРИОДИЗАЦИЯ

Греческая мифология развивалась вместе с историей общинно-родовой формации, поэтому она никак не может быть представлена в виде раз навсегда данной, застывшей картины, прекрасной в своей неизменности, где вне времени и пространства находят себе место вечно пирующие на Олимпе бессмертные боги, а смертные люди призваны совершать героические подвиги на земле. Чтобы такая картина появилась в представлении древнего человека, должно было пройти немало времени, измеряемого тысячелетиями. И начинается греческая мифология не с прекрасных богов и героев, а с мира смутного и страшного, где ни о богах, ни о героях нет еще и помину. Греческая мифология имеет периоды своего развития, которые в кратчайшем виде можно назвать доклассическим, или архаическим, и классическим, или героическим.

Первый из них, тоже говоря кратко, начинается в сумраке тысячелетий и завершается ко II тысячелетию до н.э., о чем свидетельствуют главным образом археологические данные, подкрепляющие исторические выкладки. Второй падает в основном на II тысячелетие до н.э., достигая расцвета в середине этого тысячелетия и завершаясь в его конце мифами о гибели героических поколений. Старая наивная мифология уходит в небытие вместе с родовым строем, когда в первой трети I тысячелетия возникают предпосылки классового рабовладельческого общества и создаются принципиально новые формы жизни.

Мифологические сюжеты и образы приобретают в дальнейшем развитии греческой культуры вплоть до конца античности художественные и идеологические функции. Однако не они являются предметом нашей книги. Нас интересует живой мифологический процесс. Поэтому, принимая во внимание эти грандиозные сдвиги социально-исторических и мифологических пластов, остановимся подробнее на указанных выше периодах.

ГЛАВНЫЕ ОПРЕДЕЛЕНИЯ

Доклассический период мифологического развития совпадает с периодом собирательско-охотничьего хозяйства и начальными ступенями хозяйства производящего, наиболее законченно выражая жизнь древнейшей, то есть материнской, общины, или как принято говорить, он связан с матриархально-родовым строем. В связи с этим доклассический период мифологии именуют также мифологией матриархата. Но так как это древнейший период, то он вполне может называться архаическим. Но и этого мало.

Древнейшая ступень мифологии именуется к тому же доолимпийской или дофессалийской. А что же это такое? Неужели были времена, когда и горы Олимп на севере Греции, в Фессалии, не существовало? Нет, и Фессалия и Олимп существовали. Более того, Олимп не один, их несколько, и не только тот, самый главный – в Фессалии, но и в Малой Азии (Ликия и Мизия), на острове Кипр (целых два Олимпа), на юре Греции (в Лаконике и Аркадии), на западе Греции (в Элиде, вблизи Олимпии); да и само название «Олимп» относится к так называемому балканскому догреческому субстрату, то есть к древней языковой основе, существовавшей до более поздних напластований греческого языка. Ведь все вообще греческие географические названия (так называемая топонимика) уходят вглубь балканского субстрата, несут на себе печать большой древности, устойчиво сохраняясь на протяжении тысячелетий.

Однако представления о том, что боги обитают на Олимпе Фессалийском, еще не появилось в эти далекие времена. Отсюда с полным правом можно говорить о доолимпийском или дофессалийском периоде мифологического развития.

Ученые применяют к нему также название хтонического, от греческого слова «chthon» – «земля», так как в эти архаические времена земля мыслилась всеобщей матерью, которая всех порождает и вскармливает. Но тогда и вся природа, и все то, что есть на земле, оказывалось живым и даже одушевленным. Всякое же физическое тело и вообще любой предмет, понятый как нечто живое, является не чем иным, как фетишем, почему архаический период мифологии можно назвать также фетишистским. Однако и этого мало.

Древний человек, погруженный в стихию природы, воспринимает ее как нечто дисгармоничное, ужасное, страшное, чудовищное, что определяется термином «тератоморфизм» (греч. Teras – чудовище, чудо), а сама мифология – тератоморфной, то есть имеющей дело с чудовищными образами, а значит, и с чудесами, подстерегающими человека на каждом шагу, вызывающими у него и ужас, и удивление.

Древнейшая мифология не знает человеческий форм, она доантропоморфна, дочеловечна, а будучи порождением природы, где все живет своей тайной и неведомой жизнью – и камень, и животное, и растение, - эта мифология с полным правом обозначается не только как фетишистская, но еще и как фетишистски-анимистическая (лат. аnimus – дух, anima – душа), а детальнее как зооморфная (греч. Dzoon – животное) и фитоморфная (греч. phyton – растение). А поскольку всеобщее одушевление, анимизм, предполагает наличие примитивных человеческих праформ, еще не отделенных от животного и растения, так же как не отделен от них и сам человек, то и архаическая мифология именуется миксантропической, то есть состоящей из смешения образов живой природы с человеческими формами. Таким образом, перед нами возникает интереснейший комплекс наименований, зная смысл которых, уже можно сразу в целостном виде представить специфику доклассической мифологии.

СПЕЦИФИКА ДОКЛАССИЧЕСКОЙ МИФОЛОГИИ

Главное, на что приходится обратить здесь внимание, - это слияние архаического человека с природным миром, его невыделенность из природного бытия, ощущение себя, как и вообще всего животного мира, частью природы, порождением одной и той же матери – материи. Поскольку же границы между «я» и «не-я» размыты, неясны, то человек еще не чувствует себя в полной мере человеком, а неким животным организмом, частью общего природного тела. Вот почему так характерны для древнейшей мифологии смешанные миксантропические формы вроде сочетания человека и коня (кентавры), человека и змеи (Ехидна) или сразу несколько образов в одном – голова и грудь человека, крылья грифона, туловище льва (Сфинкс).

Становятся понятными и мифы о превращениях одного существа в другое, то, что именуют оборотничеством.

Если и человек, и животное, и растение, и водная стихия мыслятся единой природной материей, то нет никакой разницы между формами, которые принимает то или иное существо. В архаических мифах человек с легкостью превращается в серого волка, оборачивается сизой птицей, течет быстрой речкой, не меняя своей единой со всем миром сущности. Одним из важнейших принципов этой архаической мифологии является господство в мире несоразмерности, беспорядочности, дисгармонии, доходящей до ужаса, принцип, не предусматривающий никакой определенной формы для порождений природы. Это станет понятным, если учесть, что в период собирательства и охоты, когда человек, пользуясь готовым продуктом, проявляет себя достаточно пассивно, природная жизнь воспринимается им как смутное, нерасчлененное, беспорядочное течение явлений, без твердо очерченных образов и границ, когда человек не может себе представить жизненную силу вне того или иного предмета или существа, независимо от ее носителя, как некую вечную сущность. Вот почему каждая частица природы, все ее порождения сменяют друг друга в бесконечном чередовании жизни и смерти, ибо вечна только сама мать-земля, из лона которой все появляется на свет и которая принимает в себя всех уходящих в небытие.

ПЕРВЫЕ ПОРОЖДЕНИЯ

Древнегреческий поэт Гесиод в своей «Теогонии», поэме о рождении богов, называет среди тех, кто «зародился прежде всего», Хаос, Гею, Эрос и Тартар (116-120). Первая из этих мощных сил получила наименование Хаоса, происходящего от греч. слова - зеваю, раскрываю рот или пасть. Из глубин этой разверстой пасти, клубясь, появляются какие-то смутные очертания, рождаются такие же бесформенные, как и он сам, Тьма – Ночь и Мрак – Эреб.

Хаос родился, когда еще и земли не существовало, но зато Ночь и Мрак уже окутывают мировое пространство и, вступив в брак, готовы вот- вот породить День и Эфир.

Ночь и Мрак вступают в брачный союз потому, что появилась еще одна мощная сила, движущая миром: Эрос – Любовь, тоже не имеющая никакого определенного образа и совсем не напоминающая того прекрасного и коварного бога любви с крыльями, колчаном и стрелами, сына Афродиты, который появится позже. Здесь это пока тоже стихийная, но мощная сила, дающая жизнь и побуждающая весь мир к брачным союзам.

Следом за Хаосом родилась «широкогрудая Гея» - Земля (она же Хтон). И характерно для наивного стихийного материализма греков, что первой была именно она, а не небесные просторы. Земля рождает сама из себя равное ей пространство – Уран, звездное небо. И опять обращает на себя внимание, что здесь нет собственных личных имен, а только наименования отдельных частей космоса. Но они вступают в брак и создают целостное, неделимое, нерасторжимое космическое тело.

И еще появляется одна первопотенция – Тартар, именуемый сумрачным. Что это такое, не совсем ясно. То ли это пространство, залегающее в недрах земли, какая-то великая бездна, обладающая (и это примечательно) шеей, которую окружает в ряда ночь. В Тартар сверху проникают корни земли и моря, окутанные густым черным туманом. То ли это живое существо, поскольку Земля-великанша рождает чудовищного Тифона, «отдавшись объятиям Тартара страстным».

Из этих четырех первооснов три – Хаос, Эрос и Тартар – крайне загадочны. Хаос в дальнейшем станет символом какой-то спутанности жизни, смутная сила любви превратится в антропоморфного сына богини Афродиты, а Тартар станет выполнять роль темницы для свергнутых богов. Главной очевидностью и реальностью является в архаической мифологии земля, дающая жизнь неисчислимому потомству.

Все, что порождено землей, произрастает и обитает на ее просторах, все живет своей особой жизнью, ибо жизненная сила, как мы знаем, разлита по всему миру, в котором нет еще различия между живой и неживой природой, между органическими и неорганическими существами.

АРХАИЧЕСКИЙ ФЕТИШИЗМ, МАГИЯ И ОБОРОТНИЧЕСТВО

Как было уже сказано, архаическая мифология характерна именно своим фетишизмом. И воспоминание об этих древних фетишах сохранилось до самого конца античности.

Так, в течение всей античности Зевса в городе Сикионе почитали в виде каменной пирамиды. На острове Делосе показывали грубый ствол дерева, именую его матерью Аполлона и Артимиды, богиней Лето. В городе Феспия был священный камень, считавшийся воплощением божества любви Эрота, а в Спате особо почитали два бревна, соединенные перекладиной, - двух неразлучных братьев Диоскуров – Кастора и Поледевка, сыовей Зевса. Во всех приведенных выше случаях имеются в виду фетиши, в которых обитала демоническая сила, когда и помину не было об олимпийской семье богов.

Подобного рода факты можно в изобилии найти хотя бы в книге Павсания (II в. н.э.), описавшего всю Элладу с е храмами, святилищами, прорицалищами, алтарями и сотнями богов уходящего языческого мира. Безымянные фетиши архаической мифологи в более поздние времена, сохраняя свое священное прошлое, были включены в культ олимпийских богов, считаясь как бы их древнейшим воплощением. Пережитки архаики в позднем культурном слое обычно именуются рудиментами, и подобных рудиментов в греческой мифологии великое множество. В Греции особенно был развит фитоморфный фетишизм, то есть почитание деревьев и растений, таких, как лавр, виноградная лоза, плющ, кипарис, дуб.

В каждом дереве заключалась особая таинственная, так называемая магическая сила, дающая жизнь, слитая с физическим бытием самого дерева. Эта сила жила, пока жило дерево, и могла погибнуть, если оно гибло. Греки оберегали священные рощи и в гораздо более поздние времена, полагая, что ущерб, нанесенный дереву, может оскорбить то древесное существо, что в нем обитает и составляет его сущность. Такие древесные существа, гамадриады (от греч. hama - вместе, drys – дуб), то есть обитающие вместе с деревом, еще не обладали полнотой бессмертия, характерной для богов классической мифологи. Гамадриады кончали свой век с веком дерева так же, как живая сила камня умалялась и уничтожалась, если он был расколот и раздроблен, а живая сила ручья исчезала, если ручей высыхал. Древний фетишистский мир был смертен, как отдельные части природы, и вместе с тем бессмертен, как вся природа в ее целостности. Магическая или демоническая (ближе к греческому произношению «даймоническая»: daimon – божество, daimonios – божественный) сила пронизывала собою все, иссякая в одном месте, она пробивалась в другом, будучи неразрывно слита с тем физическим телом, в котором она жила. Капли крови выступали на ветке, стонало срубленное, сломанное дерево, но жизненная сила всего природного организма была неисчерпаема. Память об этих растительных фетишах сохранилась в мифологических биографиях греческих богов, в их именах и эпитетах. Так, лавр особенно дорог Аполлону, потому что этот бог беззаветно полюбил древесную деву лаврового дерева – нимфу (греч. nymphe – дева), или дриаду, Дафну (греч. – лавр). Дафна и есть сам лавр, но в более поздней мифологии Аполлона это нимфа, превратившаяся в лавровое дерево, чтобы избежать преследований влюбленного бога. Аполлон же венчает своих избранников, поэтов, певцов, музыкантов венком из листьев любимого им дерева.

Виноградная лоза и плющ связаны с именем бога Диониса, которого даже именовали «виноградной гроздью» и «плющом» в память древней священной силы, пребывающей в этих растениях, неотъемлемых от экстатических оргий Диониса. Мощная сила дуба тоже была священна, и в классические времена особенно почитался связанный с именем Зевса дуб на севере Греции, в Додоне.

Но и животный мир – птицы, звери, пресмыкающиеся – тоже воспринимался в мифологической архаике зооморфными фетишами. Они имели свой язык, свою потаенную мудрость и особую силу оботничества. Недаром классический Аполлон Волкоубийца сам некогда был просто- напросто волком-оборотнем, пожирателем детей. Глубинная мудрость земли воплощалась в змее (кстати сказать, русские «земля» и «змея» - одного корня), а тайное всеведение ночи – в сове с ее горящими холодным светом глазами. И когда уже не помнили о всех этих древних зооморфных фетишах, а мудрость стала воплощаться в прекрасной богине Афине, ни сова, ни зея не были забыты. Они остались непременными атрибутами Афины Паллады, которая именовалась «совоокой» и изображалась со змеей, выползающей из- под ее щита, и с совой, сидящей на плече. Более того, в одном из Орфических гимнов Афину прямо называли змеей.

И грозная медведица, мыслившаяся некогда владычицей леса, оберегавшая зверей, но и губившая их, в эпоху классической мифологии почиталась в Брауроне как воплощение Артемиды – божественной охотницы. А богиня Гера, супруга Зевса, принимала в Сикионе поклонение в виде священной коровы. Гомеровский же эпос именует эту прекрасную богиню «волоокой», напоминая нам о временах зооморфного фетишизма. Вот почему, знакомясь с известнейшими классическими мифами, нашедшими отражение в греческой литературе и искусстве, приходится обращать внимание на разнообразные именования богов и их святилищ, на их эпитеты, на их неизменные атрибуты, на рассказы об их бесконечных метаморфозах.

Внимательное изучение подобных материалов незамедлительно обнаруживает рудименты, или реликты (остатки), древнейших мифологических пластов в деяниях совершенных олимпийских богов, в их внешнем виде, в их функциях.

В этом отношении показателен, например, Гомеровский VII гимн к богу Дионису, воспевающий силу и многоликость этого божества неиссякаемых природных сил, благодетеля человека (виноградная лоза – его дар) и страдальца (живительный виноградный сок – Дионисова кровь, впитавшаяся в землю).

Захваченный морскими разбойниками, Дионис испробовал на них чудеса своей божественной мощи. Он явился им красавцем с иссиня- черными кудрями, в пурпурном плаще, с черными улыбчивыми глазами, полный внутреннего спокойствия.

Когда разбойники схватили его и связали, он мгновенно разорвал путы, а на корабле начали твориться чудеса. Прежде всего по палубе зажурчало благовонное вино, снасти покрылись виноградными лозами, с которых свисали гроздья, по мачте карабкался плющ, всюду красовались плоды, и даже уключины весел были в венках из цветов.

См же пленник неожиданно превратился в рычащего льва, затем в яростную медведицу, растерзал предводителя пиратов, превратил бросившихся в море похитителей в дельфинов и только тогда, наконец, открыл кормчему свое божественное имя.

Весь этот гимн полон архаических рудиментов – фитоморфных и зооморфных, указывающих на древнее прошлое божества стихийных сил природы.

Метаморфозы, которые претерпел Дионис и его похитители, - свидетельство древнего оборотничества, которое характерно для хтонической мифологии с ее текучей полиморфностью, то есть изменчивой многоликостью.

Но уж если в архаической мифологии все бытие пронизано магической жизненной силой, то и сам человек как часть природы тоже должен быть непременно ею наделен. В этом смысле представляют интерес все указания на средоточение жизни в разных частях организма – сердце, диафрагме, печени, глазах, волосах и особенно крови. Можно сказать, что жизненная сила человека и бога отождествляется с его физическим телом. Так, Гекуба, мать убитого Гектора, жаждет впиться зубами в печень Ахилла, чтобы лишить его жизни. Афина Паллада, согласно орфической теогонии, рождается из сердца Зевса. Волосы, будучи средоточием жизни, посвящаются божеству-покровителю, как это сделал Тесей, указуя на теснейшую с ним связь. Глаза обладают магической силой уничтожения жизни, что и засвидетельствовано в мифе о Медузе Горгоне, превращавшей в камень все, на чем остановится ее взгляд, или в мифе об Артемиде, одним взглядом испепелившей целую рощу. В гомеровском эпосе средоточием всей умственной жизни человека (иной раз и эмоциональной) является диафрагма, буквально отождествляясь с этой жизнью. Выражения Гомера, связанные с умственным или нравственным состоянием диафрагмы (ощущение добра, зла, справедливости, благородства, мужества), тоже указывают на архаическое фетишистское представление о человеке. Наконец, кровь как материальная субстанция – тоже носительница жизненной силы человека. И когда у того же Гомера жизненная сила вместе с льющейся кровью выходит из раны убитого или копье вырывает эту силу из тела, мы опять фиксируем неуловимое и неясное ощущение какого-то физического вместилища жизни в мифологической архаике.

Все приведенные нами примеры подтверждают свойственное древнему человеку представление о нерасторжимом единстве физического тела и его особой животворящей субстанции, которую называют магической или демонической.

АРХАИЧЕСКИЙ АНИМИЗМ.ПЕРЕХОД ОТ ДЕМОНА К БОЖЕСТВУ

При постепенном укреплении родовой общины, когда на смену присвоению готового продукта приходит производящая этот продукт деятельность, человек уже не просто инстинктивно пользуется предметами, необходимыми для жизни, но всматривается в них, осмысляет, разделяет их, учится рациональному их употреблению, сам их создает, демонстрируя определенные, пусть и простейшие конструктивные способности. Производя даже самые примитивные орудия труда, человек невольно останавливался на их цели, строении, назначении. А такой мыслительный акт создавал предпосылки для осмысления любой вещи, ее составных частей, а значит, и ее разложения на части и соединения в одно целое. Если понять смысл вещи и есть умение ее расчленять, значит, можно и магическую силу демона этой вещи, дающего ей смысл и жизнь, отделить от самого предмета, заставить демона жить независимо от предмета, извне действовать на него, не подвергаясь уже никакому ущербу вместе с гибнущей вещью, но сохраняя неизменность свого состояния или, как говорят, неподверженность смерти, бессмертие.

Таким-то образом чистый фетишизм вступает на анимистический путь, признавая наличие независимого животворного источника для объективно существующего бытия, для любого порождения матери-Земли. Вся природа в таком случае обретает преображенный вид. Леса теперь полны таинственных невидимых существ, дающих жизнь цветам и деревьям, оберегающих и защищающих их. В лесных чащах обитают все те же древесные девы, но отныне они не гамадриады, живущие одной жизнью с деревом и гибнущие вместе с ним. Теперь это бессмертные нимфы, извне направляющие жизнь растительного мира.

Сокровища, хранимые в земле, тоже находятся под властью неких загадочных ковачей – дактилей ростом с палец (греч. Dactylos – палец). Поля и луга населяют косматые и козлоногие, с козьими рожками существа – паны, паниски, сатиры, - наблюдающие за благоденствием стад. Ручьи, реки, озера, источники, болота полны вечно снующих там водяных дев, именующихся наядами или нимфами, так как греческое слово «нимфа» означает не только деву, но и родниковую воду. В горах прячутся горные девы – ореады (греч. oros – гора), охранительницы вершин, горных дорог, пещер и гротов; и этим девам путник ради своей безопасности должен принести жертву.

Эти горные нимфы характерным образом ни бессмертны, ни смертны. Они живут долго, питаясь амбросией, и с рождением каждой из них вырастают на высоких горах деревья – сосны или дубы, высокие, с пышной листвой. Никто не смеет прикоснуться к священным деревьям, но наступает час, предназначенный судьбой, и деревья засыхают на корню, «отмирает кора, отпадают зеленые ветви». В этот же миг души горных нимф расстаются с жизнью.

Глубь моря, - а греки морской народ и любят его, - так и кишит неисчислимыми причудливыми существами, теми, что придают морю его изменчивую окраску, его соленость; теми, что создают игру волн, их всплески, водовороты, быстроту движения, пенные гребни, бездонную глубину, песчаные отмели, скалистые берега.

Стоит прочитать «Теогонию» Гесиода, где он перечисляет пятьдесят дочерей Нерея, рожденных в морской глубине, или детей реки Океана, омывающей землю, число которых достигает трех тысяч.
Их имена Кимо (Волна), Фоя (Быстрота), Феруса (Несущая волны), Понтонорея (Пролагающя морской путь), Динамина (Воловорот), Окироя (Быстрое течение), Каллороя (Прекрасное течение), Главконома (Зелено- голубой цвет), Галия (Соленый вкус), Псамата (Песчаность) и Петрея (Скалистость моря).

Пока еще существа, отделившиеся от материального тела природы и получившие независимую от нее жизнь, достаточно неопределенны и неоформлены, как те стихии, которые они направляют и которыми они управляют.

На ступени перехода от фетишизма к чистому анимизму архаическая мифология не знает еще продуманно оформленной божественной силы, имеющей личное имя и свою особую божественную биографию. Перед нами мир пока еще не богов, но демонов, неизвестно как возникающих и неизвестно куда уходящих, скрытых от человека, который не может даже воззвать к ним по имени, вступить с ними в общение.

Эта демоническая сила внезапно налетает, неся человеку горе, посылая зловещие сны, вызывая у него неожиданные мысли и действия. Демон сопричастен рождению человека (ср. идентичное греческому демону латинское genius – гений, присущий от рождения) и его смерти, неожиданному благу и такому же неожиданному несчастью. В классической мифологи эти демоны, потеряв свое всемогущество, станут посредниками между богами и людьми, но в архаической мифологии все полно демонов – и в них древний человек осмысляет неразгаданность и таинственность нерасчлененного хаоса жизни, господство тех явлений, которые именуются случайными, до тех пор, пока для них еще не найдено объяснение. Но, став на путь анимизма, древний человек не мог уже с него свернуть. И существа, рожденные матерью-Землей, получали в архаической мифологии независимую от их породительницы жизнь, имели свой образ и имя, а значит, и свою судьбу.

ЗЕМЛЯ И ЕЕ ПОТОМСТВО

Для греческого стихийно-материалистического мифомышления характерно, что Небо – Уран не является извечным, но само порождено Землей – Геей, будучи в свою очередь также порождающим началом и вместе с тем пространством, усеянным звездами, по своей протяженности равным Гее.
Независимо от Неба Земля производит на свет из своих недр горы и обитающих в них нимф, а затем и шумное море, Понт. Примечательно, что Понт в духе архаической магии является и морским простором (ср. др.-рус. – путь) и живым существом, дающим начало новому потомству. Итак, оказывается, что мир, или по-гречески «космос», получает свой привычный вид благодаря жизненной силе земли. Он, этот космос, простирается в равной мере между небом и землей, омываемой морем, покрытой горами и тенистыми горными лесами.

Однако не забудем, что наряду с землей среди первых четырех вселенских потенций нашел себе место Эрос, сила которого покоряет живую души и лишает ее разума. Именно благодаря Эросу Неба – Уран и Земля – Гея, вступив в брачный союз, рождают ужасных видом детей – шесть сыновей и шесть дочерей, которые получают имя титанов. Братья – Океан, Кой, Крий, Гиперион, Иапет, Кронос. Сестры – Тейя, Рея, Фемида, Мнемосина, Феба, Тефия.

Дети Земли и Неба наделены неиссякаемой силой жизни – они бессмертны. Каждый из них имеет свое собственное имя, в котором слышны отзвуки каких-то природных стихий и владычества над ними – воздуха, влаги, ветра, огненного жара, звездного света. Но уже среди буйства вихревых потоков и грозовых молний и ливней, освежающих землю, возникает робкое чувство о чем-то дозволенном, а значит, и недозволенном (греч. themis – Фемида), о чем-то остающемся в памяти, а значит, незабываемом (греч. – Мнемосина, память). Отсюда напоминание или память о праве перейдет к детям титанов (они получат имя Олимпийских богов), укрепится там и станет основой устроения их могущества. А пока титаны и титаниды, братья и сестры, вступают друг с другом в брак (прекрасный пример кровнородственной семьи), смешав в одно целое круговорот космических стихий.

Но кого же еще, как не детей небесных грозовых просторов, готовых низринуться на черную землю, могли породить Уран и Гея? И вот среди их потомства еще трое – круглоглазые киклопы: Бронт – Гром, Стероп – Молния и Арг – Ослепительный блеск молний. Рядом с ними тоже трое, по словам Гесиода, «несказанно ужасных» Сторуких – Крот, Бриарей и Гиес. У каждого – пятьдесят голов и сотня рук. Дальнейшую историю титанов, по Гесиоду, можно себе представить следующим образом.
Весь этот чудовищный род стал ненавистен даже их отцу – Урану, и тот немедленно отправлял своих детей при появлении на свет в недра матери-Земли. Но тогда великанша Земля начала испытывать тяжкие муки и задумала отомстить Урану, переполнившему ее утробу.

Из «седого железа» она сделала серп и печальными словами пыталась разжалобить своих детей, подбивая их отомстить отцу. Однако все молчали, объятые страхом, и лишь один Кронос, младший из титанов, обладавший хитрым умом, исполнился смелостью и осуществил замысленное Землею дело. Наученный матерью, он оскопил спавшего отца и тем самым пресек неиссякаемую плодовитость Урана, которая переполняла землю чудищами. (По версии Аполлодора, все титаны, за исключением Океана, напали на отца).

Но даже из крови оскопленного Урана, пролитой в море, и из морской пены, смешавшейся с кровью, все еще появлялись существа, поражавшие или своим диким видом, или невиданной страстью.

Так Уран породил Эринний – седых окровавленных старух с собачьими головами и змеями в спутанных волосах, блюстительниц прав материнского рода. От него же – Гиганты и древесные нимфы Мели – Ясеневые (из стволов ясеней древние герои делали древки копий). Но от него также и прекрасная Афродита – «пеннорожденная», всегда в сопровождении Эроса и Гимера-страстного желания, вышедшая на берег острова Кипра вблизи приморских Кифер – почему она и Киприда и Киферея.

Так Земля отомстила Урану и пресекла избыток сил плодородия, поставив им некий предел, который мы можем оценить как достаточно раннюю и пока еще слабую попытку ограничить тератоморфную хаотичность земнородных. С этим актом уходило в небытие владычество Урана и наступало царство Кроноса. Однако деяние Кроноса (при молчаливом согласии его братьев-титанов) было чревато возмездием, которому пока не пришел срок, но которое уже задумано в глубинах мифологической истории, начавшей различать и держать в памяти права, связующие отцов и детей, и нарушение этих прав.

Тем временем, пока созревали условия будущего возмездия, не подозревавшие своей печальной участи дети Геи и Урана продолжали заселять землю новым потомством.

Оказалось, что Ночь, рожденная некогда самим Хаосом, также вполне самостоятельно, вне всякого брачного союза, стала матерью Мора, Смерти, Сновидений и также породила брата и сестру – едко-насмешливого Мома и Печаль. В черных глубинах Ночи зародилась сама Судьба в виде трех сестер – Клото (прядущая нить жизни), Лахезис (дающая человеку тот или иной жребий) и Атропос (бесповоротность, неотвратимость судьбы).

Месть – Немезида и Эрида – Раздор – тоже дети Ночи, причем Эрида дала начало тяжкому труду в сопутствии голода и скорби, а также стала матерью убийствам, битвам, ослеплениям и всяческим беззакониям. Таким образом, те четыре первоначала, о которых мы говорили выше (Земля, Хаос, Эрос, Тартар), вполне закономерно начали проявлять свое могущество.

Земля оказалась всеобщей матерью, дающей начало жизни, пусть эта жизнь еще полна ужасов, спутана, безобразна. Но, раз появившись, она несет в себе принцип совершенствования и чревата лучшим будущим. Хаос-бездна из собственных глубин рождает антипод жизни – Ночь, а эта последняя породила Смерть и все те ужасы, которые будут преследовать в дальнейшем человека.

Древние греки, будучи великими жизнелюбцами, вполне справедливо еще в страшных глубинах архаики уравновесили царство Ночи ее собственной дочерью, исполненной света Гемерой – Днем. Эрос оказался движущей силой космического влечения, и без него немыслимо мифологическое развитие древних.

Что же касается Тартара, то именно в его объятиях породила Земля своего младшего сына, Тифона, или Тифоея. У Тифона не только сотня змеиных голов, но это головы, мечущие из глаз пламя, а глотки этого чудовищного дракона испускают «невыразимые голоса» - то рев быка, то львиный рык, то собачий лай или змеиный свист, а то вдруг внятный голос, доступный для понимания.

Однако свое подлинное предназначение Тартар выполнит на исходе архаики, когда он станет абсолютно необходимым в той картине космоса, которая постепенно станет вырисовываться во мгле тысячелетий, принимая все более и более совершенную конструкцию.

До этого времени, правда, еще далеко, почему и Земля и Море (а корни их переплетаются, залегая в Тартаре) все еще без устали порождают чудовищных детей и по своему усмотрению заселяют ими мировое пространство.

ЧУДОВИЩА НАСЕЛЯЮТ ЗЕМЛЮ.ГУБИТЕЛЬНЫЕ СИЛЫ

Как было уже установлено выше, потомки матери-Земли были и тератоморфны, и миксантропичны, то есть их чудовищный вид уже имел какие-то человеческие черты. Особенно причудливы и страшны были порождения женского рода, что вполне понятно, если учесть матриархальную основу древнейшей мифологии.

Кроме Земли особенно было богато потомством Море – Понт. Обе эти могучие стихии вступили в супружеский союз, плодом которого оказался Форкий и Кето, в свою очередь сочетавшиеся в браке и давшие начало самым причудливым порождениям.

Дочерьми Форкия и Кето, живущими на краю света, было Грайи, родившиеся седыми старухами, но зато «прекрасноланитными». Обе (по другой версии, их три и на всех приходится один глаз и один зуб) – в изящных пеплосах. Но главное, дети Форкия и Кето – Сфено (Мощная), Евриала (Многоречивая) и Медуза (Владычица) – сестры-Горгоны. Все три Горгоны ужасны видом. Их волосы – змеи, вместо зубов – кабаньи клыки, мощные руки – из блестящей меди, за плечами – золотые крылья, взгляд глаз завораживает все живое, превращая в камень. Но характерно, что сестры-Горгоны имеют разную судьбу, пройдя неодинаковый по времени путь мифологического развития. Первые две сестры уже бессмертны, Медуза же еще смертна, что и приведет ее в дальнейшем к гибели.

На одном этом примере видно, с каким трудом завоевывалось в архаическом мире бессмертное начало. Смертными оказывались там наиболее древние и ужасные чудища, поскольку их уничтожение было залогом созидания новой мифологической ступени, подготавливаемой всем социально-историческим развитием родового коллектива и господствующих в нем новых отношений.
Первоначальная неустойчивость бессмертия чудовищных существ хорошо видна и на образе Ехидны – также дочери Форкия и Кето или, по другой версии, Тартара и Геи.

Эта Ехидна не просто зооморфна, но и миксантропична, соединяя в себе тело пестро разрисованной чудовищной змеи и лик прекрасной быстроглазой девы.

Ехидна – «могучая духом» - залегает в глубокой пещере под землей, как положено ее змеиной сущности, и несет гибель, заманивая путников обманчивой прелестью своего лица.

Как говорилось выше, ехидна – хороший пример губительной силы красоты в архаической мифологии. Дева и змея, красота и смерть неразлучны в этом образе. Отсюда – два варианта мифа о судьбе Ехидны. По одному – ее ожидает гибель, по другому – она остается бессмертной, вечно обитая вдали от людей и от богов как напоминание о тайных и ждущих своего часа силах земли.

Эта страшная дева-змея порождает от стоглавого Тифона не менее ужасных дочерей – Лернейскую гидру, Химеру, душительницу Сфинкс, а также двух кровожадных псов – Орфа и Кербера с пятьюдесятью головами и медными глотками. Гидра нашла себе пристанище в болотах Лерны. У этой драконши пять или шесть змеиных голов, хотя в более поздней традиции она миксантропична и головы у нее человеческие. Кровь ее несет в себе смертельный яд, дыхание ее глоток тоже смертельно.

Каждая голова Гидры обладает необычной силой жизни – даже если ее срубить, она вырастает вновь. Чтобы лишить это чудовище бессмертия, необходимо принять особые меры, чем и воспользуется в дальнейшем убивший ее Геракл. Только огонь, которым прижигается основание срубленной головы, может уничтожить новое ее появление.

И опять-таки, по одному из вариантов мифа, средняя голова гидры бессмертна, но и она срублена Гераклом, а затем погребена им же под огромной скалой. По сути дела, бессмертная голова, отделенная от смертного туловища, продолжает свое существование в недрах земли как потенциальная угроза человеку.

Крылатая Химера выдыхает пламя, и, чтобы с нею расправиться, надо взнуздать коня Пегаса. Именно с его помощью, взмыв в небо, Химеру настигнет и убьет герой Беллерофонт.

Не менее зловредна третья сестра, Сфинкс – Душительница с туловищем льва, головой и грудью девы, крыльями хищной птицы, змеиным хвостом. Это чудовище обладало особой мудростью. Не сумевших разгадать загаданную ею загадку Сфинкс душила в когтистых лапах, так же как ее мать ехидна душила путников в кольцах змеиного тела.

Мать Ехидна соблазняла красотой лика, дочь Сфинкс соблазняла хитрым вымыслом – и в том и в другом случае люди расплачивались жизнью за попытку приоткрыть покров таинственного бытия природы.

Среди детей то ли морского Форкия, то ли речного Ахелоя – сестры- Сирены, две или три, тоже миксантропические существа – птицы с женскими головами, а на более древних изображениях просто птицы, круглоглазые, с огромными остановившимися зрачками, острым клювом и когтистыми лапами. В своем облике эти «прекрасно поющие девы» сохранили и хищные когти и неуклюжесть птичьего туловища в тяжелом оперении. Придет день, когда мимо Сирен проплывет Одиссей, привязав себя к мачте и наслаждаясь их пением. Однако до этого еще далеко, время героев пока не наступило.

Как видим, магия женской красоты, магия таинственного слова и магия прельстительного пения (может быть, даже заклятия) смертельна для всякого, кто пытается к ней прикоснуться и, значит, разгадать ее скрытый смысл.

Мир архаической мифологии дышит ужасом и нагоняет страх. Дети Ночи – Керры веселятся среди битв, обагряясь кровью и нанося смертельные удары воинам.

Собакоголовые и тоже окровавленные Эриннии – Алекто, Тисифона, Мегера – выходят из царства смерти, чтобы возбудить месть, безумие и злобу.

Крылатые чудовищные птицы с девичьими лицами – Гарпии налетают вихрем и уносят бесследно исчезающих людей.

Кровавая Ламия бессонно бродит по ночам, похищая и пожирая детей. В пещере таится дракон Дельфиний, полузмей-полудева, готовый прийти на помощь порождениям Земли.

В Темпейской долине гигантский змей втайне выкармливает стоглавое чудовище Тифона на погибель миру.

Где-то у морского пролива подстерегает мореходов чудовищная двенадцатиногая Скилла с шестью собачьими головами, с шестью пастями, железными зубами в три ряда. А по другую сторону пролива страшный водоворот Харибда трижды в день поглощает и извергает черные воды, неся неминуемую гибель мореходам, так что даже сам владыка моря Посейдон не в силах спасти человека, попавшего в ловушку между Скиллой и Харибдой. В самой же сердце Греции, в Беотии, охраняет священный источник огромный дракон. А за далекими морями, в Колхиде, неусыпным стражем золотого руна пребывает тоже пестро разрисованный дракон с горящими глазами. На крайнем западе, где врата смерти, стережет золотые яблоки вечной молодости змей, свернувшийся в кольцо и глубоко укрывшийся в землю. И наконец, по свидетельству так называемой орфической теогонии, владыкой мира до того времени, пока им стал править титан Кронос, был обитавший на снежной горной вершине гигантский змей Офион (греч. ophis – змея).

ЛЮДИ НАСЕЛЯЮТ ЗЕМЛЮ.БЛАГОДЕТЕЛЬНЫЕ СИЛЫ

Но и в этом несчастном мире, готовом погибнуть в змеиных объятиях, среди ночи, где бродят спутники демона войны – Страх и Бледность, все-таки ждут своего часа и таятся благодетельные силы. Лесной Пан не только наводит ужас, но и охраняет стада, играя на свирели. Загадочная в своем уединении Мать зверей, их питательница и кормилица, обитает в горных пещерах. Но кто знает, не сама ли это гора Дикта (или Ида) на острове Крит, изобильная пастбищами и холодными родниками.

Морской старец Нерей, хотя он родной брат чудовищных Тавманта и Форкия, обладает доброй душой и подает благие советы. Океан по своему мирному нраву совсем не похож на братьев-титанов. Среди мрака ночи для земнородных людей, а не только для бессмертных льет сладостный свет титанида Тейя. Водные просторы населяют не только стихийные, но и благодетельные нереиды, среди которых выделяется Немертея с правдивой душой. Все ее сестры большие искусницы и мастерицы.

В лесных чащобах Фессалии среди буйного племени кентавров – Хирон и Фол – воплощение мудрости и благожелательности. Оба – миксантропичные полулюди-полукони, оба – дети древесных нимф. Первый – сын Филиры (Липы), второй – Мели (Ясеневой). Один – от титана Кроноса, другой – от мудрого Силена, внук Пана.

Дети Земли – куреты помогают приручать животных, разводить пчел и строить жилища, а живущие в недрах гор демонические дактили обучают ремеслу и работе с железом. Но если есть помощники и наставники среди обитателей хтонического мира, целиком зависящего от порождающих сил Земли, должно найтись место и для человека.

Да, человеческое естество там и сям проскальзывает среди звериной сущности архаики, скорее всего, начало женское и чаще всего в змеиной обличье или в виде кровожадного хищника.

Первые люди как бы вырастают из самой природы, они не то фитоморфны, не то зооморфны, наподобие растений и животных, сопряженных с человеческими членами. И происходят они иной раз прямо из земли. Известен миф о том, как из попавших в землю зубов погибшего дракона, того самого, что оберегал в Беотии источник, появились на свет в полном вооружении люди, немедленно истребившие друг друга, так что осталось их всего пять. Их так и прозвали – Спарты, то есть «посеянные». Эти пятеро хтонических, рожденных землей братьев носили характерные имена: Эхион (Змеиный), Удей (Почвенный), Хтоний (Земляной), Пелор (Исполин), Гиперенор (Гордый силой). Они и дали начало лучшим фиванским семьям.

Таким образом, родоначальники тех, кто правил Фивами, мыслились автохтонами, то есть рожденными самой местной землей. Представления о первых властителях Афин тоже связаны с мифом об их автохтонном происхождении. Так, Эрихтоний (В высшей степени земляной), один из первых аттических царей, был рожден Землей и обладал полузмеиным-получеловеческим телом.
Другие, более ранние аттические властители, Кекропс и Кранай, тоже были автохтонами и полузмеями.

У знаменитого трагика Эсхила в его «Прометее прикованном» рассказывается история жалкого существования первых людей, живших в темных пещерах наподобие муравьев, не знавших огня, имевших глаза и уши, но слышавших не слыша и видевших не видя, то есть бессмысленно влачивших подобие жизни. Может быть, это были одни из первых человекоподобных существ, вылепленных из земли и воды сыном титана Иапета Прометеем, а может быть, они сами выросли из земли, как вырастали деревья.

Судя по древнейшим мифам, первые люди были столь же дикими, как сама природа, и наделены звериной силой. Некоторым воспоминанием о них являются мифы о кентаврах, обитателях гор и лесов, отличавшихся буйным нравом и невоздержанностью. Они вечно воюют со своими соседями – лапифами, похищая для себя жен из этого племени.

Однако, как мы говорили выше, исключением среди них являются Хирон и Фол, которым суждено в дальнейшем перейти в мир более поздней классической мифологии.

Но и племя лапифов не лучше кентавров. Живут они по соседству с последними среди гор, лесов и диких утесов Оссы и Пелиона. Даже название этого племени означает людей «каменных», «горных». Имена лапифов тоже связаны с растительным и животным миром, что неудивительно, так как первый лапиф и первый кентавр были родными братьями. Так, среди лапифов известны Элат (Ель) и Коронида (Ворона), Леонтей (Львиный), Форбант (Пасущий скот), Гипподамия (Укротительница коней), Исхий (Мощный). Многие имена связаны со стихией огня: Флегий, Пирифой, Перифат, Авгий, Стильба указывают на пламя и сияющий яркий свет. Есть среди лапифов и великан оборотень Кеней, принимавший то мужской, а то и женский вид.

Буйные кентавры и дерзкие лапифы, грубые, неотесанные, выросшие среди горных лесов и скал, дикие, как сама фессалийская природа, обречены на изгнание из родных мест, то есть, собственно говоря, на исчезновение именно благодаря своей архаичности. Поэтому в дальнейшем будут созданы мифы о том, как Геракл истребил кентавров (Хирон и Фол – единственные, кто обладал среди них бессмертием), или возникнут предания о том, как племя дорийцев, наступая на Фессалию, вытеснит оттуда навсегда «каменных людей» - лапифов.

Будут также созданы мифы и о том, как Зевс пытался уничтожить первых людей, примитивная субстанция которых состояла из земного праха и воды.

И то, что люди в конце концов выжили, не их заслуга, а заслуга Прометея, пожалевшего бедное человечество и одарившего его искрой огня – творческого и действенного первоначала, преобразившего и внутренний и внешний строй жизни древнего человека.

ВЛАСТЬ ЖЕНЩИНЫ И ЕЕ ПОСЛЕДСТВИЯ ДЛЯ МИФОЛОГИИ БОГОВ И ГЕРОЕВ

А жизнь все более и более усложнялась. Постепенно уходила в прошлое материнская община и грубый фетишизм, уступая место новым родовым отношениям, анимистическому представлению о силах, управляющих миром. Но рудименты матриархального сознания и старого фетишизма неизменно сохранялись в греческом мифомышлении, причем не только в истории родового общества, но и во времена классики и даже на склоне античности.

Чем богаче, изощреннее, тоньше становилась античная культура, тем больше проявлялся интерес к давно прошедшим временам мифологии с их суровой, жестокой, полной тайного смысла жизнью. Поэтому следует внимательно читать греческих писателей и поэтов, историков и философов, мифографов и собирателей редкостей, чьи сочинения буквально усыпаны фактами и ссылками, свидетельствующими о мудрости древних, об устойчивости мифологической традиции, о жизнестойкости народной памяти.

Нет ничего удивительного, что более поздняя, классическая ступень мифологии не понятна без учета этих древних рудиментов, которые сохранялись тысячелетиями в именах богов, в их внешнем виде, в их функциях, нравах и характерах, придавая основному ядру мифологического образа невиданную причудливость и загадочность.

История мифа оказывается, таким образом, интереснейшей историей родового общества, и недаром его истокам, а именно материнской общине и ее пережиткам в мифологическом развитии, была посвящена знаменитая книга Бахофена, вышедшая в 1861 г. под названием «Материнское право». О былом величии и главенстве женского начала говорят, например, такие образы развитой и поэтически преобразованной мифологии, как Гера, Афина и Лето.

Гера, супруга Зевса, если судить по гомеровским поэмам, находится в постоянной оппозиции к своему могущественному супругу. Она вдохновляет и подбивает на сопротивление Зевсу его брата Посейдона, способствует успешным военным действиям ахейцев, усыпляя с помощью бога Сна своего мужа.

Зевс, в свою очередь, не испытывает к Гере постоянства и увлечен прекрасными богинями и смертными женщинами.

Более того, преследуя козни Геры, он жестоко ее наказывает. В сою очередь Гера взывает к скрытым силам земли и, ударив по ней ладонью, способствует порождению стоглавого Тифона, как это живописует Гомеровский гимн к Аполлону Пифийскому.

Афина Паллада в течение всего мифологического развития остается неизменно богиней-воительницей, причем мудрой воительницей. Именно ей, деве, а не богу Аресу принадлежит честь покровительницы героев, вдохновляющей их на подвиги, помощницы в битвах, как об этом красочно повествует все тот же Гомер в V песне «Илиады», изображая там героя Диомеда и сопутствующую ему Афину. Ум и воинственность слиты в одном прекрасном образе Афины. Ум ее пронизан живой деятельностью, а воинственность ее всегда продуманна, соразмерена и знает свои пределы. Что касается богини Лето, то имя ее – догреческого происхождения и указывает на «жену», «мать». Как мать близнецов Аполлона и Артемиды, она прославляется во всех мифах. Она гордится своими детьми, как бы живет в них. Чувство материнской гордости и счастье переполняют ее, когда во дворце Зевса появляется ее сын Аполлон и устрашенные боги встают перед ним, треща от страха. Женщина-мать играет столь важную роль в мифах, что некоторые боги называются постоянно по имени матери, родившей и воспитавшей их. Так, Аполлон всегда именуется Летоидом, то есть происходящим от Лето, сыном Лето, как будто бы у него нет отца, великого Зевса. Кентавр Хирон – сын Кроноса и нимфы Филиры – обычно именуется также по имени матери – Филирид, в то время как его сводный брат Зевс, сын Кроноса и Реи, носит имя отца и называется Кронидом.

В мифологических ситуациях приходится сталкиваться с фактом долгого отсутствия отца, когда мать в одиночестве рождает сына, воспитывает его в своей собственной семье, а затем отправляет на поиски отца.

Так, дочь трезенского царя Питфея, Эфра, ставшая женой Эгея всего за одну ночь, родила от него сына по имени Тезей, причем до поры до времени этот последний не имел представления о своем отце. Впоследствии, когда он возмужал, мать отправила его разыскивать отца, причем на пути Тезей нашел под огромным камнем оружие Эгея и его сандалии. Надев их на себя, он, как это и положено для фетишистского понимания предмета, приобщился к отцовской силе и приумножил ее. В Афинах юный Тезей нашел отца, узнавшего его в свою очередь по родовому оружию – огромному мечу, которым был опоясан сын.

Известно, например, что Одиссея разыскивал его сын от волшебницы Кирки, Телегон, «Рожденный вдалеке», которого отец никогда не видел. Смерть Одиссея связана как раз с тем моментом, когда на остров Итаку напали морские разбойники, предводителем которых был Телегон. Отец и сын, не зная друг друга, сразились, и Одиссей погиб от сыновей руки. В свое время Кирка злоумышляла против Одиссея, но он справился с ее чарами, наученный богом Гермесом. То, что не удалось волшебству матери, осуществил сын, вскормленный ею без отца.

В трилогии Эсхила «Орестея» Клитемнестра убивает своего супруга Агамемнона, не испытывая угрызений совести. Блюстительницы материнского права, Эринии, оправдывают ее преступление, основываясь на том, что Клитемнестра не состояла в кровном родстве с мужем, то есть происходила из другого рода и, значит, имела все основания безнаказанно пролить не свою, а чужую кровь.

В мифе об этолийском герое Мелеагре особую роль играет фетишистское представление о жизненной силе и непреложное право материнского рода.

Жизнь Мелеагра при его рождении была заключена богинями судьбы в горящую головню, которая была вынута из очага его матерью Алфеей и спрятана в ларце. Через много лет Мелеагр во время охоты на Калидонского вепря нанес оскорбление братьям матери, лишив их почетного дара, результатом чего была жестокая ссора, кончившаяся убийством родичей. Когда Алфея узнала об этом убийстве, она впала в безумную ярость, прокляла сына и, вынув обугленную головню из ларца, швырнула ее в костер. Вместе со сгоревшей головней кончилась и жизнь Мелеагра, погибшего в страшных муках. Для Алфеи кровь родных братьев дороже крови сына. Также и Электра, сестра Ореста, ощущает теснейшую с ним кровную связь, вдохновляя его на убийство матери. В данном случае сестра и брат принадлежат к роду отца, Агамемнона, но не к роду матери, Клитемнестры.

Эрифила, например, предаст своего мужа Амфиарая в угоду брату, Адрасту, когда будет готовиться поход Семерых вождей против Фив. Подкупленная знаменитым ожерельем Гармонии, она высказывается за поход мужа. Однако впоследствии их сын Алкмеон убивает мать, что приводит его к безумию, так как он поднял руку на родную кровь. Ведь и Ореста, убившего мать, преследуют дикие Эриннии. Оправдывая Клитемнестру, они мстят Оресту, защищая право матери. Как видим, в период классической мифологии на героя ополчаются силы давних времен, а именно времен владычества женщины. Учитывая эти матриархальные пережитки, мы не удивляемся, когда в «Одиссее» Гомера царица Арета изображается полновластной владычицей острова феаков, причем не вызывает никаких сомнений полная зависимость царя Алкиноя от собственной жены и ее решений.

Заметим интересную деталь в поэме «Аргонавтика» Аполлония Родосского (III в. до н.э.). Там Медея, предавшая отца и братьев, бежит с героем Язоном и находит приют на острове феаков у Ареты и Алкиноя. Царь Алкиной во избежание столкновений решает Медею отдать отцу, если она еще дева, но если она разделила ложе с Язоном, защищать ее интересы. Тогда Арета дает Язону мудрый совет – срочно и тайно от Алкиноя совершить бракосочетание с Медеей. Вступив в брак, Медея тем самым переходит из-под власти отца, то есть власти отцовского рода, в род мужа и тем самым уже не подвластна воле царя Ээта.

Мифологическая ситуация, использованная Аполлонием, дает возможность выделить мудрость царственной Ареты, спасшей остров от врагов, и вместе с тем указать на возможности, открываемые перед женщиной, когда она переходит под покровительство мужа в его семью, в другой род, чуждый отцовскому.

Вообще брачные союзы мифологических персонажей сохраняют множество матриархальных рудиментов.

Еще в начале теогонического процесса Земля вступает в брак со своим собственным сыном Ураном. Их дети, шесть титанов и шесть титанид, тоже вступили в брак друг с другом. У гомеровского бога ветров Эола шесть сыновей стали мужьями шести своих собственных сестер. Собственно говоря, здесь идет речь о кровосмешении и групповом кровнородственном браке, то есть о рудиментах беспорядочных брачных отношений архаической материнской общины.

Не только боги, но и герои, чьи судьбы стали сюжетом греческого эпоса и трагедии, тоже несут на себе печать этих рудиментарных моментов в брачных отношениях.

После смерти мужа, например, вдова переходит как бы по наследству к его брату. Так, Клитемнестра сначала супруга Тантала, затем наследственным путем жена его двоюродного брата Агамемнона, убившего и Тантала и его сына от Клитемнестры. Впоследствии, однако, Клитемнестра с полным сознанием правоты становится женой Эгисфа, родного брата убитого Тантала.

Геракл, умирая, отдает просватанную им Иолу своему сыну Гиллу, осуществляя брачный союз в лице наследующего ему сына. Любопытно, что уже упомянутые нами Арета и Алкиниой – родные племянница и дядя, а по некоторым источникам даже брат и сестра.

Здесь, как видим, сказываются отголоски браков на основе кровнородственных отношений, предшествующих принципу моногамной семьи эпохи патриархата.

Несомненным пережитком былого величия женщины, главы и защитницы рода, являются также мифы об амазонках. Это женщины- воительницы, ведущие свое происхождение от самого бога войны Ареса. Они обитают где-то в Малой Азии, на реке Фермодонт у города Фемискира или вблизи кавказских предгорий и озера Меотиды (нынешнее Азовское море). Амазонки, во главе которых стоит царица, живут воинственной жизнью, совершая набеги на соседние народы и делая далекие походы. Вооруженные луками и боевыми топорами, всегда на конях, они неуловимы и непобедимы в битвах.

Эти истребительницы мужчин вступают в брак с чужеземцами только для продолжения рода. Классическая мифология знает амазонок как союзниц троянцев в борьбе с осаждающими Илион ахейцами, герой которых Ахилл убил царицу амазонок Пентесилею. Известны походы героев против амазонок, например Беллерофонта, Геракла, Тезея, побеждавших воинственных женщин. Но известно и то, что амазонки осаждали Афины в ответ на пленение Тезеем их царицы Антиопы.

В мифах о женщинах, обладающих магической силой, волшебницах, держащих в плену героев и завораживающих их, также сказывается воспоминание о давнем беспрекословном подчинении женщине, воздействующей на мужчин некой таинственной властью. Такова, например, история о волшебнице Кирке, дочери Солнца – Гелиоса, обитательнице острова Эя, превратившей спутников Одиссея в зверей благодаря магическим заклятиям, но потерпевшей неудачу с Одиссеем, которому пришел на помощь бог Гермес. В конце концов Кирка сама была обольщена Одиссеем и даже имела от него сына Телегона.

Такова же нимфа Калипсо, дочь титана Атланта (или того же Гелиоса), державшая в плену на острове Огия на крайнем западе полюбившегося ей Одиссея целых семь лет. Она прельщает Одиссея бессмертием (от чего он отказывается) и беспечальной жизнью среди красот природы, в гроте, увитом виноградом. Даже имя Калипсо характерно указывает на ее архаические связи с миром смерти – «Та, что скрывает». С помощью богов Одиссей покидает Калипсо, тем самым побеждая смерть, и возвращается к миру жизни.

В образе волшебницы Медеи, внучки Гелиоса, тоже находим отголоски специально женской магии, включающей и человеческие жертвы и ритуальные убийства. Заметим, что все упомянутые выше женщины происходят из рода Солнца, сына титанов.

Одним из известнейших женских образов архаики, глубоко укоренившимся и в поздней мифологической системе, оказался образ Великой матери богов, почитавшейся под многими именами (Кибела, Кивева, Диндимена, Идейская мать) и отождествлявшейся с титанидой Реей.

Великая мать родом из Фригии (Малая Азия), но почитаема во всем античном мире, от Греции до Рима, где культ ее был установлен официально в 204 г. до н.э., объединившись там с чисто римским представлением о богине посевов и жатвы Опс. Лукреций в поэме «О природе вещей» рисует великолепную картину шествия Идейской матери, дарующей плоды земли и защитницы городов.

Великая мать – дарительница плодоносных сил земли всегда в окружении экстатически поклоняющейся ей толпы и жрецов, наносящих друг другу раны в безумном восторге. Великая мать требует себе беспрекословного подчинения, а отсюда и полного отречения мужчины от жизненных благ, любви к женщинам, к семье, то есть очень строгого, аскетического поведения.

Посвященные в таинства Кивевы уходят из мира, предавая себя в руки мрачной и страшной богини, оскопляют себя, чтобы не иметь потомства, служа одной великой владычице.

Ярким примером такого безоглядного повиновения богине является история юного Аттиса. По одному из мифов, он – сын самой Великой матери, выступающей под именем двуполого малоазийского божества Агдитис, испытывающего любовь к Аттису. Эта любовь приводит юношу к безумию. Он оскопляет себя и умирает, но по молитвам Агдитис – Великой матери из крови Аттиса вырастают весенние цветы и деревья, то есть он оказывается вечно молодым и нетленным, почитаясь затем как божество умирающей и воскресающей природы.

Овидий в «Фастах» рассказывает не только о введении в Риме культа Великой матери, но и живописует историю Аттиса, любимца Кибелы, который, будучи стражем ее храма, нарушил обет девственности, полюбив прекрасную нимфу. Кибела не только губит нимфу, но и насылает безумие на Аттиса, оскопившего себя.

Небольшая поэма Катулла (I в. до н.э.) под названием «Аттис» исполнена ужаса и отчаяния перед зависимостью от иррационального, мрачного могущества Кибелы – Диндимены. В IV в. н.э. император-философ Юлиан посвятит Великой матери вдохновенную речь «К Матери богов». Так древний экстатический культ владычицы – женщины и всеобщей матери с течением времени осложнится попытками обуздать неиссякаемое плодородие земли и его хаотический характер, выдвигая черты аскетизма и самоограничения, чтобы соответствовать тенденциям нового представления о божестве, упорядочивающем стихийность природы.

Однако само это обуздание имеет вполне страдательный характер, полностью лишенный какого-либо рационализма и являющийся результатом все того же безграничного оргиазма и буйства страстей. Образ Великой матери – замечательный рудимент архаики в классической мифологи и несомненный аналог роли матери-Земли, сумевшей ограничить неиссякаемую плодоносную силу Урана, а значит, и стихийность матриархального мира.

На этих примерах видно, как давно исчезнувшие формы жизни неизменно продолжали существовать в устойчивой мифологической традиции, усложняя четкую героическую направленность классического мира, вступающего в драматический конфликт с архаикой, требующей неизменного уважения к себе, но и вызывающей протест молодого поколения богов и героев.